Драгоценности Парижа [СИ] - Юрий Иванов-Милюхин

Он поступил согласно казацкому учению. Подружка вскрикнула, настроилась выскользнуть из–под него, она с силой уперлась ладонями ему в подбородок, выставила колено вперед. Но Дарган был упорен, недаром, несмотря на молодость, казаки прочили его в сотники. Изловчившись, он бедром отогнул колено иноземки и снова налег низом живота. На этот раз получилось, не как с душенькой — скользко и полюбовно, а туго, с резкой болью и отчаянным сопротивлением. Показалось, внутри у нее что–то порвалось. Девушка вскрикнула, забилась подбитым фазаном, она со страхом в глазах продолжала упираться кулаками в подбородок и оттопыривать зад, еще не понимая, что произошло. Дарган не останавливался, он знал, что в бабьем деле главное закрепиться на завоеванных позициях, чтобы не пришлось потом выглядеть сопляком–малолеткой, которого не стоило допускать до действительной службы. Ведь не зря станичники, из которых состояла почти вся сотня, уже сейчас старались прислушиваться к нему как к своему атаману — честь большая, ее удостаивался не всякий и не всегда.

Между тем в призрачном лунном свете стало видно, что в зрачках девушки принялись плясать настоящие языки пламени, казалось, если их направить вниз, они расплавят сбившуюся на горле в ямку золотую цепочку с медальоном, золото вспыхнет жгучим костерком, прожжет нежную кожу насквозь и уйдет в землю. С еще большим остервенением она взялась отодвигать от себя голову партнера, одновременно пытаясь вильнуть попой. Сипение с зубовным скрежетом сквозь губы грозились перейти в громкие вопли. Наконец, она будто выплюнула какие–то слова, среди которых можно было разобрать шипящее:

— …ту сэ куш–шри… ку–ушри… ку–уш–шри-и…

Дарган не понимал их значения, но они злили его, словно имели нехороший смысл. Хотелось заставить девушку замолчать, ведь не он набился в дружки, а она приманила его к себе. Он уже готовился положить ладонь на губы подружки, когда со стороны площади снова прилетел цокот копыт. Девушка вскрикнула громче, чем обычно, рванулась в сторону. Дарган едва успел подмять ее под себя и зажать рот рукой. Но этого оказалось недостаточно, подружка ударила коленом в пах, укусила за мякоть ладони и закричала так, что рядом взвыла бродячая собака. Стук подков изменил направление, можно было не сомневаться, что всадники услышали призыв о помощи. Не дожидаясь, пока его стащат с девушки за ноги, Дарган вскочил, поддернул шаровары и настроился броситься в темноту улицы. И вдруг осознал, что бежать некуда, потому что конники в гусарских кителях разделились на две группы и взяли маленький дворик перед церковью в плотное кольцо. Иноземка вскрикнула еще раз, в голосе послышались злые ноты.

— Куш–шри… куш–шри… — повторяла она раз за разом, норовя ударить насильника ногой.

— Я за тобой не бегал, — ощерился Дарган. Он не понимал, почему она разозлилась, когда станичные душеньки при любованиях только млели от удовольствия и просили приходить почаще. — Сама завлекла.

Он приготовился принять неравный бой. Кто–то из верховых поджег смоляной факел, еще одна обмотанная ветошью палка вспыхнула с другого конца дворика, осветив его как днем. Дарган вдруг заметил, что ляжки недавней партнерши под платьем измазаны кровью. Озноб прошиб его с ног до головы, он понял, что девушка была девственницей. В станице за насилие его ждала бы немедленная расправа, а здесь, в чужой стране, тем более. Руки торопливо взялись запихивать полы черкески за ремень, тело напряглось. Оставалась малость — гикнуть и вцепиться пальцами в горло ближайшего всадника, преграждавшего путь. В этот момент к гусарам подскакал еще один верховой:

— Господин вахмистр, там под стенкой человек лежит, — басовито доложил он.

— Живой? — переспросил тот, к кому обратились.

Дарган всадил ногти в ладони, прокусил губу до крови. Он лихорадочно искал выход.

— Шевелится, но голова вся в крови.

— Это дело рук вон того разбойника, — без сомнений в голосе сказал вахмистр. — Надо брать кавказского абрека в цепи, иначе утекет.

— Платовский, видать, — попытался присмотреться кто–то.

— У Платова казаки донские, а этот урядник из дикой дивизии. Вишь, белый капюшон на папахе и черкеска с газырями. Кавказец точно, они и русских не любят.

— Теперь в парижских газетенках пропишут статейки о русских медведях со звериными нравами. Мол, решили и в Европе восстановить первобытные порядки.

— Ежели дойдет до царя–батюшки — головы никому не сносить.

— А то…

Дарган вытянулся до боли в сухожилиях, он уже выбрал жертву и теперь искал удобный момент, чтобы прыгнуть на холку лошади и унестись в лабиринты враждебного города. Главное добыть свободу, а там будет видно. Пришедшая в себя девушка одернула платье и неожиданно встала. Ее трясло, на щеках выступила нездоровая краснота, делая лицо почти черным. Она подошла к Даргану, вцепилась ему в плечо. Он хотел отстраниться, когда заметил, что подружка пытается улыбнуться. Так это было неестественно, что в голове пронеслась мысль, что она тронулась рассудком.

— Же протест контре… — поведя рукой вокруг, попыталась она что–то сказать. Жалко усмехнулась. — Же… месье… камараде… ла мур. Ла мур…

— Гляди–ко, у ней ла мур на уме, — удивился один из патрульных. — А мы думали, уже душу Господу отпускала.

— Живучие они, что наши, что ихние…

Гусары переглянулись, вахмистр закашлялся, заставив коня переступить копытами. На некоторое время наступила тишина, казалось, патруль во главе со старшим решает сложную задачу, в которой высокий приказ соседствовал с необсуждаемой прихотью женщины. И какое решение должно было сейчас перевесить, зависело не только от командира, но и от каждого в отдельности.

— Он же тебя снасиловал, — не выдержал кто–то из воинов. — Какая, к черту, любовь, умом подвинулась, милая?

— Же… се венье, — пытаясь уяснить, о чем ей говорят, морщила лоб девушка. Указала рукой на себя. — Же, же… венье… Симпазис авес.

— Он тебя, это… невинность привер, а тобой надо было любоваться — адмир, что ты такая красивая, — не унимался гусар. Махнул рукой, повернулся к товарищам. — Тут дело бесполезное, их надо сдать в комендатуру и пускай разбирается начальство. Она говорит, что сама сумеет оторвать ему яйца, тогда при чем тут мы.

— Пусть отрывает, ежели надумала. Да еще, не дай бог, до царя дойдет, — повторился один из патрульных.

Снова воцарилось молчание, нарушаемое лишь короткими восклицаниями девушки, повторяющей одну фразу — ла мур… ла мур. Она сумела прильнуть к Даргану и теперь виновато посматривала на него. Готовый сорваться с места, тот начал отходить от напряжения, не понимая, что происходит и как поступать дальше. Он вихрем улетел бы от этого места, но поведение иноземки заставляло относиться к ней с уважением, подавляющим чувство опасности. Кажется, она влюбилась в него с первого взгляда. Вахмистр переложил поводья в левую руку, пятерней почесал за ухом. Затем надвинул кивер на глаза, махнул рукой: